... —Дон, я согласен, что ты прав, и жизнь действительно может быть интересной или скучной, или такой, какой мы сами решаем ее сделать. Но даже в лучшие времена я никак не мог понять, зачем мы вообще здесь. Расскажи мне об этом.
Мы как раз проходили мимо хозяйственного магазина (закрытого) и кинотеатра (открытого, в нем показывали вестерн “Барт Кассиди и Санданс Кид”), но вместо ответа он остановился.
—Деньги у тебя есть?
—Навалом. А что?
—Пойдем в кино, — предложил он. — Идешь?
—Не знаю, Дон. Ты иди. А я пойду к самолетам. Не люблю надолго их бросать без присмотра. — Что это вдруг ему приспичило в кино?
—С самолетами все в порядке. Пойдем в кино.
—Но оно уже началось.
—Ничего, немного опоздаем.
Он уже покупал себе билет. Я вошел за ним в темный зал, и мы сели сзади. Народу было немного, человек пятьдесят.
Вскоре я забыл, зачем мы пришли, и увлекся фильмом, который я всегда считал просто классическим, я его смотрю вот уже третий раз. Время в зале начало растягиваться и закручиваться в спираль, как это всегда бывает, когда фильм хорош; сначала я смотрел его, отмечая технические детали... как построена каждая сцена, как она переходит в следующую, почему она идет сейчас, а не потом. Я старался смотреть фильм с этой точки зрения, но увлекся им и все забыл.
В тот момент, когда на экране Батч и Санданс были окружены со всех сторон боливийской армией, почти в самом конце, Шимода тронул меня за плечо. Я наклонился к нему, не сводя глаз с экрана, думая, что он мог бы и потерпеть со своими замечаниями.
—Ричард?
—Да?
—Зачем ты здесь?
—Это хороший фильм, Дон. Тише. — Батч и Санданс, истекая кровью, говорили о том, почему им надо отправляться в Австралию.
—А чем он хорош? — спросил он.
—Мне интересно. Тихо. Я потом скажу.
—Отключись от него. Приди в себя. Это все иллюзии.
Мне надоело.
—Дональд, еще пару минут, и мы с тобой будем говорить сколько захочешь. Но дай мне досмотреть кино, ладно?
Однако он снова прошептал громко и настоятельно:
—Ричард, зачем ты здесь?
—Слушай, я здесь потому, что ты попросил меня прийти сюда!
Я отвернулся и попытался досмотреть конец.
—Но ты не обязан был идти, ты мог сказать: “Нет, спасибо”.
—Мне нравится этот фильм. — Сидящий спереди повернулся и смерил меня взглядом. — Дон, мне нравится этот фильм, это что, плохо?
—Нет, все в порядке, — сказал он, и до самого конца больше не проронил ни слова.
Мы вышли из кино, прошли мимо свалки старых тракторов и направились в темноту, где на поле нас ждали самолеты. Собирался дождь. Я думал о том, почему он так странно вел себя в кинотеатре.
—Ты ведь все делаешь непросто, Дон?
—Иногда.
—Но почему тогда этот фильм? Почему ты вдруг захотел, чтобы я посмотрел “Санданс”?
—Ты задал вопрос.
—Да. Ты можешь на него ответить?
—Вот мой ответ. Мы пошли в кино потому, что ты задал вопрос. Этот фильм был ответом на мой вопрос.
Он смеялся надо мной, я знал это.
—А о чем я тебя спросил?
Наступила долгая и мучительная пауза.
—Твой вопрос, Ричард, заключается в том, что даже в самые лучшие времена ты не мог понять, зачем мы здесь.
Я вспомнил.
—И этот фильм был мне ответом.
—Да.
—Да?
—Ты не понял, — сказал он.
—Нет.
—Это был хороший фильм, — сказал он, — но самый распрекрасный фильм в мире все равно лишь иллюзии, не так ли? На экране ничего не движется, так только кажется. Свет становится то ярче, то темнее, а нам кажется, что на плоском экране, установленном в темноте, есть движение.
—Пожалуй, все так. — Я начинал понимать.
—Люди, все те, кто ходит на фильмы, зачем они приходят, если это всего лишь иллюзии?
—Ну, это развлечение, — сказал я.
—Им интересно. Правильно. Раз.
—Они могут чему-нибудь научиться.
—Отлично. Все так. Новые знания. Два.
—Фантазия. Можно уйти от проблем.
—Это развлечение. Раз.
—Технические причины. Посмотреть, как сделан фильм.
—Учеба. Два.
—Уйти от скуки.
—Уход. Ты уже говорил.
—Общение. Быть вместе с друзьями, — сказал я.
—Причина, чтобы пойти, но цель не фильм. Все равно это развлечение. Раз.
И чтобы я там ни предполагал, все укладывалось в эти две причины; люди смотрят фильмы ради забавы, или ради новых знаний, либо ради того и другого вместе.
—И фильм — это вроде как наша жизнь, правильно, Дон?
—Да.
—А тогда почему некоторые выбирают плохую жизнь, как фильм ужасов?
—Они не просто приходят на фильм ужасов ради забавы, они с самого начала знают, что это будет ужасный фильм, — ответил он.
—Но почему?
—Ты любишь фильмы ужасов?
—Нет.
—Но некоторые ведь тратят уйму денег и времени на то, чтобы посмотреть ужасы или дурацкие мюзиклы, которые другим кажутся скучными и пустыми? — он дал мне возможность ответить на этот вопрос.
—Да.
—И ты не обязан смотреть их фильмы, а они не обязаны смотреть твои. Это называется словом “свобода”.
—Но почему людям хочется, чтобы их пугали или нагоняли на них тоску?
—Потому, что они думают, что заслужили это за то, что сами пугали кого-то, или им нравится чувство возбуждения, сопутствующее страху, а может быть, они уверены, что все фильмы просто обязаны быть такими тоскливыми. Можешь ли ты поверить, что большинство, по причинам достаточно веским для них, получают искреннее удовольствие от уверенности, что они беспомощны в своих собственных фильмах? Нет, ты не можешь поверить.
—Нет, не могу.
—Пока не поймешь это, ты будешь продолжать удивляться, отчего некоторые несчастливы. Они несчастны потому, что сами решают быть несчастными. Ричард, это так!
—Гм.
—Мы — задорные и озорные существа, веселые дети Вселенной. Мы не можем умереть, и нам, как и иллюзиям на экране, никто не может повредить. Но мы можем поверить в то, что нам очень плохо, и представить это в самых ужасающих и мучительных подробностях, на какие только способны. Мы можем поверить в то, что мы мертвы, что нас убивают, или что сами кого-то убиваем, и что мы — лишь пешки в борьбе милостивой Судьбы и Злого рока.
—У нас много жизней? — спросил я.
—Сколько фильмов ты посмотрел?
—Ага!
—Фильмы о жизни на этой планете, о жизни на других планетах; все что имеет пространство и время — лишь фильм и иллюзии, — сказал он. Но пока что в наших иллюзиях мы можем многому научиться и неплохо позабавиться, правда?
—А как далеко ты проводишь эту аналогию с фильмами?
—А как далеко тебе бы хотелось? Ты сегодня посмотрел фильм отчасти оттого, что я хотел его посмотреть. Многие выбирают себе жизнь потому, что им нравится быть и работать вместе с друзьями. Актеры из сегодняшнего фильма и раньше играли вместе — “раньше или позже” — это зависит от того, какой фильм ты посмотрел первым; ты даже можешь видеть их на разных экранах одновременно. Мы покупаем себе билеты на эти фильмы, платя за вход своим согласием поверить в реальность пространства и реальность времени... Ни то, ни другое не истинно, но тот, кто не хочет заплатить эту цену, не может появиться на этой планете, или вообще в любой пространственновременной системе.
—А есть такие люди, которые совсем не имели жизней в пространстве-времени?
—А есть такие люди, которые совсем не ходят в кино?
—Понял. Они учатся иначе?
—Ты прав, — сказал он, довольный мною. — Пространство-время — это довольно примитивная школа. Но многие держатся этой иллюзии, даже если она и скучна, и они не хотят, чтобы в зале зажгли свет раньше времени.
—А кто сочиняет эти фильмы, Дон?
—Ну не странно ли, как, оказывается, мы много знаем, если начнем спрашивать самих себя, а не других? Кто сочиняет эти фильмы, Ричард?
—Мы сами, — сказал я.
—А кто играет?
—Мы.
—А кто оператор, киномеханик, директор кинотеатра, билетер, кто смотрит за всем этим? Кто волен выйти из зала в середине или в любое время, изменить, когда захочет, весь сценарий, кто волен смотреть один и тот же фильм снова и снова?
—Давай-ка думать, — сказал я. — Любой, кто захочет?
—Ну, не достаточно ли тут для тебя свободы? — спросил он.
—И поэтому фильмы так популярны? Потому, что мы инстинктивно знаем, что они так схожи с нашими жизнями?
—Может быть, и так, а может быть, и нет. Да это и не важно. А что представляет собой кинопроектор?
—Наш мозг, — сказал я. — Нет. Воображение. Это — наше воображение, как бы его ни называли.
—А что такое сам фильм? — спросил он.
—Вот этого я не знаю.
—То, что мы согласны допустить в наше воображение?
—Может быть и так, Дон.
—Ты можешь держать бобину с фильмом в руке — он весь тут: начало, середина, конец — все сжато в одну секунду или в одну миллионную долю секунды. Фильм существует вне времени, записанного на нем, и если ты знаешь, что это за фильм, ты знаешь, в общих чертах, что там должно случиться, еще до входа в кинотеатр: там будут битвы и волнения, победители и побежденные, любовь и несчастье, ты знаешь, что все это произойдет. Но для того, чтобы тебя захватил и унес этот фильм, для того, чтобы полностью насладиться им, тебе надо вставить его в проектор, и прокрутить через объектив кадр за кадром; для того, чтобы погрузиться в иллюзию, обязательно необходимо пространство и время. Поэтому ты и платишь свою монетку, и получаешь билет, и устраиваешься поудобнее, и забываешь о том, что происходит за стенами кинозала, и кино для тебя начинается.
—Никто на самом деле не страдает? Вместо крови — лишь красная краска, а слеза от лука?
—Нет, это настоящая кровь, — сказал он. — Но, судя по тому, как это влияет на наши истинные жизни, это все равно, как киношная кровь из кетчупа.
—А реальность?
—Реальность божественно индифферентна, Ричард. Матери все равно, какую роль играет ее дитя в этих фильмах: один день он “злодей”, другой день — “сыщик”. Абсолют даже не знает о наших иллюзиях и играх. Он знает только Себя, и нас в своем подобии, совершенных и законченных.
—Я не уверен, хочу ли я быть совершенным и законченным. Расскажи о скуке...
—Взгляни на небо, — сказал он, — и от столь резкой перемены темы я невольно взглянул на небо. Там, высоко-высоко, летели перистые облака и восходящая луна серебрила их края.
—Прекрасное небо, — сказал я.
—Оно совершенно?
—Конечно, Дон. Небо всегда совершенно.
—Ты хочешь сказать: несмотря на то, что небо меняется каждую секунду, оно всегда совершенно?
—Ура, я молодец. Да?
—И море всегда совершенно, и тоже всегда меняется, — сказал он. — Если бы совершенство было застоем, то рай был бы болотом. А Абсолют тебе вовсе не болотный кулик.
—Постоянно меняющееся совершенство. Да. Согласен.
—Ты согласился с этим уже давным-давно, если уж говорить о времени.
Мы шагали по дороге, и я спросил:
—Дон, а тебе не скучно оставаться только лишь в одном измерении?
—А я что, остаюсь только в одном измерении? А ты?
—Почему все, что я ни скажу, неправильно? Я думаю, что занялся не своим делом.
—Может, лучше займешься торговлей недвижимостью? — подсказал он. — Ну ладно, я пошутил, — сказал я. — Не надо мне будущего. И прошлого. Я уж скорее стану добрым и старым Мастером Мира Иллюзий. Похоже, на это уйдет где-то неделя?
—Ну, Ричард, я надеюсь, что не так долго!
Я пристально посмотрел на него, но он не улыбался. ...
К Зуеву подошел его новый знакомый. — Меня зовут Борис Чулков. А это — члены тайного кружка “ВСЁ ХЕРНЯ”. Мы все здесь считаем, что всё херня, и тайно собираемся об этом поговорить. — Интересно, — сказал Зуев. — Любовь тоже херня? Борис Чулков обратился к собранию: — Этот молодой человек спрашивает — что такое любовь. Что мы ему ответим на это? — Любовь — это херня! — ответили ему хором. — Странно как-то, — Зуев пожал плечами. — С чего вы это взяли? — Мы — последователи деда Тимофея Козырева. Однажды дед Козырев сидел на лавке и вдруг подумал: ”Зачем я живу? Сейчас лягу, а завтра вставать… Полная херня!.. А завтра вечером опять лягу, а потом обратно вставать… Опять херня получается… Всю жизнь такая херня… Всё — херня! — Дед Тимофей прямо вспотел и стал думать дальше. — Трудиться — херня. И отдыхать — херня… Ходить — херня. И лежать — херня… Водка — херня. И не пить — тоже херня.” Дед Тимофей Козырев пошел тогда и поджег клуб. Пока клуб горел, дед Тимофей бегал рядом, громко смеялся и орал: ”Всё — херня!” Деда Козырева посадили в тюрьму. В тюрьме он написал книгу поучений “Что такое жизнь” и умер. Все мы считаем себя учениками деда Тимофея Козырева! — Чулков взял со стола тетрадку, зажег свечку и прочитал:
“Можно куда-то сходить Там что-то такое сделать А можно никуда не ходить И ничего там не делать
А можно куда-то сходить Но ничего там не делать А можно никуда не ходить А можно на месте сделать
А можно на месте не делать А сделать куда-то сходить А можно куда-то не делать А можно на месте сходить.”
– Хуже всего, – рассказывал Федя, – это альпинисты с гитарами. Вы не можете себе представить, как это страшно, Эдик, когда в ваших родных, тихих горах, где шумят одни лишь обвалы, да и то в известное заранее время, вдруг над самым ухом кто–то зазвенит, застучит и примется рычать про то, как «нипупок» вскарабкался по «жандарму» и «запилил по гребню» и как потом «ланцепупа пробило на землю»… Это бедствие, Эдик. У нас некоторые от этого болеют, а самые слабые даже умирают…
– У меня дома клавесин есть, – продолжал он мечтательно. – Стоит у меня там на вершине клавесин, на леднике. Я люблю играть на нем в лунные ночи, когда тихо и совершенно нет ветра. Тогда меня слышат собаки в долине и начинают мне подвывать. Право, Эдик, у меня слезы навертываются на глаза, так это получается хорошо и печально. Луна, звуки в просторе несутся, и далеко–далеко воют собаки…
– А как к этому относятся ваши товарищи? – спросил Эдик.
– Их в это время никого нет. Остается обычно один мальчик, но он мне не мешает. Он хроменький… Впрочем, это вам не интересно.
– Наоборот, очень интересно.
– Нет–нет… Но вы, наверное, хотели бы узнать, откуда у меня клавесин. Представьте себе: его занесли альпинисты. Они ставили какой–то рекорд и обязались втащить на нашу гору клавесин. У нас на вершине много неожиданных предметов. Задумает, например, альпинист подняться к нам на мотоцикле – и вот у нас мотоцикл, хотя и поврежденный, конечно… Гитары попадаются, велосипеды, бюсты различные, зенитные пушки… Один рекордсмен захотел подняться на тракторе, но трактора не раздобыл, а раздобыл он асфальтовый каток. Если бы вы видели, как он мучился с этим катком! Как трудился! Но ничего у него не вышло, не дотянул до снегов. Метров пятьдесят всего не дотянул, а то бы у нас был асфальтовый каток…
[QUOTE]У меня появился новый национальный герой — Бьюдженталь. Я до такой степени его полюбил, что полдня выучивал, как пишется его фамилия по-русски. Потому что в оригинале все просто — Bugental.
Умер в 92 лет, до этого помогал людям. Основал гуманистическую психологию. Это которая людишек любит — там первый постулат, что «Человек как целостное существо превосходит сумму своих составляющих (иначе говоря, человек не может быть объяснен в результате научного изучения его частичных функций)».
В своей книге «Искусство психотерапевта» он пишет:
[QUOTE]Объективность — это чума XX века. Это выражение преуменьшает опасность. Чума унесла жизнь лишь каждого третьего в Европе. Мы намерены убить всех нас, всю жизнь на планете и саму планету.
Объективность — имя наибольшей опасности, которая когда-либо угрожала нашему виду. ...[/QUOTE]...[/QUOTE]
и далее, в тексте логично упоминается Курс «Таро как инструмент самопознания»(со ссылкой на него).
Отправлено: 08.07.16 21:40. Заголовок: Допустим, в детстве ..
Допустим, в детстве тебя покусали феи. Не то чтоб что-то внутри замирает и костенеет, Не то чтоб что-то плавится и сияет, Но покусанный феями дальше не вырастает. Такое бывает.
Такая мелочь, подумаешь, тяп за палец, Совсем небольно, проехали, посмеялись, Скажется только лет через десять иль, может, двадцать. Ты знаешь, что фей боялись? Не зря боялись.
Время, шедшее по прямой, прянет куда-то вбок, Потайной карман, зачарованный уголок, То секунда вмещает десяток лет, то век - не срок, Никакого "потом" и никаких "сейчас", Мать Мария, помилуй нас! ...Только этот лепет еще никого не спас.
Ровесники обрастают усами и бородой, Кто-то уже с детьми, кто-то уже седой, Кто-то сошел с ума, кто-то стал герой, А ты все пляшешь с феями под горой, Все-то тебе впервой.
Вы уже не то чтобы незнакомцы - а разный вид. Ты прекрасен, как юноша Ипполит, Человечья память практически не болит, Феи пляшут, года идут, Рип ван Винкль спит, Звезды кружатся вкруг Ступицы, горят костры...
Ты идешь искать себе брата или сестры, Зубы твои остры.
Дорогой Я, Пожалуйста, сыграй в эту игру. Такая возможность выпадает лишь раз в жизни. Второго шанса не будет. Опознавательный код 927, я картошка. Твой ты.
Гарри Поттер медленно кивнул. Фраза «Опознавательный код 927, я картошка» была паролем, который он придумал заранее — несколько лет назад, сидя перед телевизором. И хранил его в тайне на случай, если вдруг придётся проверять свою копию, например. В общем, «будь готов».
Доверять этому письму полностью не стоит — возможно, здесь замешана ещё какая-нибудь магия — но, по крайней мере, можно смело отмести обычную шутку. Нет сомнений, что это написал он сам, хоть и не может этого вспомнить.
Разглядывая бумажку, Гарри заметил просвечивающие с другой стороны слова. Перевернув её, он прочитал:
ИНСТРУКЦИИ К ИГРЕ:
ты не знаешь правил игры ты не знаешь ставки в игре ты не знаешь цель игры ты не знаешь, кто проводит игру ты не знаешь, как закончить игру
Ты начинаешь с сотней баллов. Вперёд.
Гарри пристально осмотрел «инструкции». Писалось не от руки: буквы слишком правильные, искусственные. Похоже на почерк Самопишущего Пера, вроде того, что он купил для конспектирования.
Происходило что-то совсем непонятное.
Ладно, шаг первый: одеться и покушать. А лучше наоборот. Желудок требовал еды.
Гарри, конечно, пропустил завтрак, но он был всегда готов — то есть, предвидел подобный случай. Сунув руку в кошель, он произнёс: «Перекус», — ожидая, что в руке появится коробка батончиков со злаками, которую он купил перед отбытием в Хогвартс.
На ощупь то, что появилось в руке, никак не походило на коробку батончиков со злаками
Гарри вытащил руку из кошеля и обнаружил в ней лишь пару конфеток — которых определённо было недостаточно для завтрака, — завёрнутых в очередной клочок бумаги, исписанный тем же почерком, что и инструкции. Там говорилось:
Отправлено: 01.07.17 22:53. Заголовок: Когда Гарри открыл г..
Когда Гарри открыл глаза, он, как и надеялся, увидел на полу сложенный листок — подарок от будущего себя.
Назовём его «Бумажка-2».
Гарри вырвал лист из блокнота.
Назовём его «Бумажка-1». Конечно, это тот же самый лист бумаги. Если присмотреться, то можно увидеть, что оторванные концы идеально совпадают.
Гарри мысленно представил алгоритм, по которому собирался действовать дальше.
Если он развернет Бумажку-2 и она окажется чистой, он напишет «101 × 101» на Бумажке-1, свернёт её, час позанимается, вернётся назад во времени, положит Бумажку-1 (которая станет Бумажкой-2) в сундук, выйдет из него и присоединится к однокурсникам за завтраком.
Если Гарри развернёт Бумажку-2 и на ней будут написаны два числа, он их перемножит. Если в результате получится 181 429, Гарри перепишет числа с Бумажки-2 на Бумажку-1 и отправит её в прошлое. Если же нет, Гарри прибавит двойку к числу, написанному справа, и запишет новую пару чисел на Бумажке-1. Только если не получится больше 997: тогда Гарри прибавит двойку к числу слева, а справа запишет «101».
Если на Бумажке-2 будет написано «997 × 997», то он оставит Бумажку-1 чистой.
Таким образом, единственной стабильной временной петлёй будет та, в которой на Бумажке-2 записаны два простых множителя числа 181 429.
Если план сработает, Гарри сможет использовать данный алгоритм для получения любого ответа, который легко проверить, но сложно найти.
Отправлено: 06.07.17 18:54. Заголовок: Гарри Джеймс Поттер-..
Гарри Джеймс Поттер-Эванс-Веррес, теоретик.
И Гермиона Джин Грейнджер, экспериментатор и объект исследования.
Гарри теперь лучше справлялся с уроками, по крайней мере с теми, которые он считал интересными. Он читал много книг, причём не только учебники для первокурсников. Каждый день он тратил один из своих дополнительных часов на трансфигурацию, другой же час посвящал окклюменции. К стóящим предметам он подходил серьёзно — не только выполнял ежедневную домашнюю работу, но и посвящал своё свободное время внеклассным занятиям и чтению, пытаясь освоить предметы досконально, а не просто вызубрить ответы к экзаменам. За пределами Когтеврана такой подход встречался редко. И даже внутри Когтеврана его единственными соперниками теперь оставались Падма Патил (чьи родители происходили не из англоговорящей среды и поэтому привили ей уважение к труду), Энтони Голдштейн (относящийся к небольшой этнической группе, которая получает 25% Нобелевских премий) и, конечно, Гермиона Грейнджер, которая выделялась среди прочих учеников, как Гулливер среди лилипутов.
Для выполнения этого эксперимента требовался объект исследования, способный выучить шестнадцать новых заклинаний самостоятельно, без посторонней помощи. То есть Гермиона Грейнджер. Без вариантов.
Стоит также упомянуть, что в данный момент ни одна из летавших по комнате летучих мышей не светилась.
Гарри было трудно принять выводы, которые из этого следовали.
— Угели бугели! — опять произнесла Гермиона.
На конце палочки Гермионы снова возникла летучая мышь. Никаких промежуточных состояний. Секунда — пусто, следующая секунда — летучая мышь. И похоже, когда она появилась, её крылья уже двигались.
И она тоже не светилась.
— Может, хватит? — поинтересовалась Гермиона.
— Ты уверена, — произнёс Гарри сдавленным голосом, — что ещё немного попрактиковавшись, ты всё равно не сможешь заставить её светиться?
Он нарушал заранее записанную процедуру эксперимента, что было грехом, и нарушал её из-за того, что ему не нравились получаемые результаты, что вообще было грехом смертным. За это можно попасть в Научный Ад, но сейчас это казалось несущественным.
— Что ты изменил на этот раз? — немного устало спросила Гермиона.
— Длительности звуков «у», «е» и «и». Они должны соотноситься как 3 к 2 к 2, а не как 3 к 1 к 1.
— Угели бугели! — произнесла Гермиона.
У появившейся летучей мыши было только одно крыло. Она печально опустилась по спирали на пол и начала ползать кругами.
— А на самом деле? — переспросила Гермиона.
— 3 к 2 к 1.
— Угели бугели!
В этот раз у летучей мыши вовсе не было крыльев, и она плюхнулась на пол словно обычная мёртвая мышь-полёвка.
— 3 к 1 к 2.
Очередная летучая мышь взлетела к потолку, здоровая и сияющая зелёным светом.
Гермиона удовлетворённо кивнула.
— Замечательно, что дальше?
Последовала длительная пауза.
— Что, правда?! Ты в самом деле должна сказать «Угели бугели» с длительностями звуков «у», «е» и «и», относящимися как 3 к 1 к 2, или мышь не будет светиться? Почему?! Почему?! Во имя всего святого, почему?!
"Искусство никогда не бывает непорочным. Его нужно запретить невинным невеждам, никогда не позволять соприкасаться с ним тем, кто недостаточно подготовлен. Да, искусство опасно. Его не может быть там, где есть целомудрие." Пикассо
Почитайте определение (перевод) слова Богема и все поймёте , ведь люди искусства это богема Это цыганщина Какая непорочность может быть у цыганщины? Даже аристократическая богема это все равно цыганщина, только утонченная И конечно же не правильная и не целомудренная Обычный ( обыватель) правильный человек не способен написать такие шедевры , как Набоков или Булгаков А последних не назовёшь целомудренными и правильными уж точно)) Но им дан талант Все просто
цитата:
Какая непорочность может быть у цыганщины? По большому счету - самая настоящая. Твердая и загадочная. Непонятная, непостижимая, а потому презираемая. И от этого - еще более красивая. Хотя, казалось бы, всё просто до примитива...
"Искусство никогда не бывает непорочным. Его нужно запретить невинным невеждам, никогда не позволять соприкасаться с ним тем, кто недостаточно подготовлен. Да, искусство опасно. Его не может быть там, где есть целомудрие." Пикассо
— К счастью, — продолжила профессор МакГонагалл, — пока только два человека из преподавательского состава — профессора Синистра и Вектор — надели значки мисс Грейнджер.
— Значки? — переспросил старый волшебник.
Минерва вынула маленький серебряный кружок с аббревиатурой ЖОПРПГ, положила его на стол перед Альбусом, а затем слегка тронула значок пальцем.
И тут же голоса Гермионы Грейнджер, Падмы Патил, Парвати Патил, Лаванды Браун, Сьюзен Боунс, Ханны Аббот, Дафны Гринграсс и Трейси Дэвис хором проскандировали: «Второе место не для нас, на подвиг ведьме дайте шанс!»
— Мисс Грейнджер продаёт их по два сикля. Она сказала мне, что уже продала пятьдесят штук.
Отправлено: 09.02.18 23:53. Заголовок: "Я считаю, что д..
"Я считаю, что детективность, загадки — не просто часть этого мира, но одна из его движущих сил. Человек не заинтересуется другим человеком, да и просто каким бы то ни было делом, если они его не заинтригуют, если он не усмотрит в них тайну, которую ему захочется разгадать. Тайна иногда провоцирует человека на такой грубый акт, как вторжение в чужую жизнь. Ну да, это не всегда хорошо. Но без тайн мы бы, наверное, просто сидели и глазели по сторонам. Или сидели и смотрели скучное неинтригующее кино. Еще одной движущей силой я считаю абсурд. Другое дело, что я люблю соединять в своих фильмах разные жанры. Собственно, тут я следую за жизнью. Каждый наш день — соединение самых разных жанров. По утрам это, как правило, хоррор (смеется), в час дня, во время ланча, — мюзикл, в четыре тридцать — лав-стори. Ну а все рабочее время — это, понятно, трагикомедия пополам с жанром нуар." Дэвид Линч
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 16
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума